Узоры судьбы, нарисованные в пространстве и времени, сплетаются иногда необыкновенно причудливо. Поначалу, с близкого расстояния, эту их неслучайную извилистость увидеть трудно, разве что почувствуешь в какой-то момент - вот оно, что-то очень важное, как легкое дуновение ветра в лицо. И только потом, когда «сегодня» превращается в «давным-давно», когда события и люди отодвигаются в прошлое, а жизнь один за другим накручивает новые витки, вдруг из отдельных разрозненных кусочков мозаики начинает собираться картинка. Случайности складываются в закономерности, простые вещи приобретают новый смысл, а у вполне прозаических объектов вдруг обнаруживаются совершенно необычайные свойства. Вот, например, понять не могу, почему некоторые районы города и даже не районы, а какие-то определенные точки, как магнитом притягивают меня к себе в течение многих лет. Почему именно здесь, а не где-то по соседству, раз за разом происходят события, которые оказываются самыми важными. Может быть это и есть «места силы»?
Таких «точек» у меня вырисовалось несколько, но самая заметная, жирная точка – на Васильевском острове в районе Большого проспекта, да вообще Васильевский – для меня очень знаковое место, столько всего здесь было. А есть еще одна закономерность. Прежде чем такая значимая географическая точка «заработает» в полную силу, она должна сначала как бы наметиться. Делается легкий эскиз, который потом, иногда через много лет, прорисовывается более тщательно. Почти по Чехову, в соответствии с законами жанра, сперва по стенам развешиваются ружья, которые в нужное время, одно за другим начинают стрелять.
Так милая моему сердцу 16-я линия впервые проклюнулась за несколько лет, за шесть, если не ошибаюсь, до нашего переселения туда, и при весьма забавных с сегодняшней точки зрения обстоятельствах.
В то лето, в 70-м году, мы всем семейством отдыхали в Одессе, а вернее под Одессой, в небольшом городишке под названием Белгород-Днестровский. Отдыхали себе и отдыхали, загорали, купались, объедались абрикосами, которые прямо с дерева падали на обеденный стол, стоявший в саду, и так до тех пор, пока не началась эпидемия холеры. Пришлось довольно быстро сматываться. Помню, как штурмовали поезд, последний, выбравшийся без карантина, как волновались битком набитые людьми вагоны, как спала на третьей полке. Было немножко страшно и весело - приключение «как в кино». В те безмятежные времена мы еще не привыкли к нагромождению чрезвычайных происшествий и происходящее воспринималось легко. Благополучно добрались домой, но на этом история не закончилась. Было продолжение. Когда осенью на медосмотре в школе меня как бы невзначай спросили - А где ты летом была, девочка? - я честно ответила – В Одессе. Ага - сказали мне ласковым голосом, - а в школу мы тебя не пустим – И не пустили, и не только меня, но и брата, и маму (она работала там же). Пришлось ехать сдавать анализы – как раз на 16-ю линию. Лаборатория, где мы дружно пили английскую соль, располагалась буквально в двух шагах от нашего будущего дома. Удовольствие было ниже среднего, ну да ничего, пережили, зато запомнилось все очень отчетливо. Так одесская холера впервые привела меня в эти края.
Немного отступлю от хронологической последовательности. Интересно, что через много-много лет мне вдруг ни с того ни с сего приснился этот самый Белгород. Приснился в Финляндии, уже писала об этом. Когда я, не зная, что делать, решила, - А будь что будет, ложусь спать, - мне и приснился этот сон.
Попытаюсь описать. Сон был не просто ярким и цветным, таких много. Он был особенным, как будто пронизанным насквозь нестерпимо ярким светом.
Вот опять я лежу на песке пляжа. Перед глазами, так что больно смотреть - сверкает и искрится вода, переливаются блики, густая синева мешается с белым золотом солнца. А вдалеке, по ту сторону лимана - пронзительно-белые дома Овидиополиса (это такой небольшой городок, там Овидий жил в ссылке). Яркий-яркий свет, синева неба и воды. Все. Потом было, правда, продолжение – лаборатория, А.К., и одна из моих нынешних коллег – смотрят на меня и между собой переговариваются – Ну и что же с ней делать будем?
Но это я отвлеклась. Возвращаюсь на Васильевский. Хочется просто так, без особой сверхзадачи, кое-что записать, то, что в голову приходит, что приятно вспомнить.
Итак, на зимних каникулах первого курса я отправилась с подружками кататься на лыжах в студенческий лагерь, а тем временем давно зревшее в недрах нашего разветвленного семейства напряжение дошло до критической точки. Мои родители, не выдержав прессинга, наконец решились на обмен и почти не глядя согласились на первый подвернувшийся вдруг вариант. Все произошло моментально, и когда я через две недели вернулась из поездки, то попала уже в новый дом. Объективно, казалось бы, радоваться было особенно нечему. Мы вчетвером (родители, брат и я) оказались в одной комнате в довольно густо населенной коммунальной квартире. Но на деле все обернулось иначе.
Ну так вот. Мама встретила меня на вокзале (нового адреса я не знала) и, тихо причитая, повезла в наше новое жилище. Помню зимний вечерний Большой проспект, фонари горят, мягко ложится снег, иду, гляжу по сторонам и начинаю чувствовать, как мне здесь ВСЕ нравится, ну просто все без исключения. Все именно то, что надо, то, что мне подходит больше всего. Входим в квартиру. Квартира как квартира – длинный коридор, куча соседей, никаких красот, но я уже на пороге чувствую – я дома, мне здесь хорошо. Так оно потом на самом деле и оказалось. Так бывает, когда чувствуешь, что оказался именно там, где надо и тогда, когда надо, появляется внутреннее ощущение правильности происходящего, независимо от внешних обстоятельств. А иногда бывает наоборот. Вроде бы все нормально, даже расчудесно, но внутренний голос говорит - не то, не то, не туда, и ничего с этим не поделаешь, начинаешь дергаться и мучительно искать «правильное» направление. Как в игре «горячо-холодно»
Мама быстро вышла из коматозного состояния, в которое впала было поначалу, успокоилась, и, как человек по натуре жизнерадостный и общительный, легко вписалась в иерархию местных хозяек, папа с надежной глядел в светлое будущее, мы же с братом и подавно были довольны. Все происходящее нас полностью устраивало, тем более, что почти сразу же соседка сдала нам одну из своих комнат и жить стало просторней. Ее сын (тоже биолог и, между прочим, ныне зав. кафедрой гидробиологии в университете) женился и отбыл к жене - очень удачно для нас - и нам досталась его комната с гигантских размеров шкафом и старинным зеркалом от пола до потолка.
В том, что это была коммуналка, был, конечно свой, минус. Но минус небольшой, незначительный, хотя обитателей там было не так уж и мало. Сейчас вспомню - там жил таинственный дяденька, такой мистер Икс, внезапно появляющийся и столь же внезапно исчезавший, тихая как мышка бабушка, которая почему-то никак не могла поверить, что изюм – это сушеный виноград. Изредка бесплотной тенью по коридору проплывал древний и величественный Игорь Степанович, то что называется «из бывших», потомок старорежимных владельцев квартиры, одинокий отпрыск рода Волконских, облаченный в одежды музейного вида. На трехколесном велосипеде разъезжал, давя всем окружающим ноги, Ян - самый юный сосед и местный Том Сойер, его сонная мамаша вяло покрикивала на него, довольно формально осуществляя воспитательный процесс. Но все это были герои второго плана, погоду в квартире делали не они. Судьбу вершили две уже немолодые, но могучие дамы, весьма, надо сказать, каждая в своем роде, обаятельные – Ариадна и Анна. Большую часть времени они сосуществовали мирно, как две великие державы, по внутренней сути непримиримые, но осознающие насущную необходимость в поддержании мира на земле. Но периодически одной из них все же попадала шлея под мантию, и тут уж держись - мирное сосуществование двух систем временно отменялось, начинались выяснения отношений и дележка сфер влияния. Волна ссоры проносилась по довольно спокойному в целом горизонту коммунальной жизни, атмосфера накалялась и тогда со стороны кухни, как призыв к бою, доносился сочный бас Ариадны:
- Нет, вы подумайте, живет здесь всего двадцать восемь лет, а уже права качает…и так далее.
Имелась в виду, разумеется, Анна, при том что сама Ариадна живет здесь не меньше пятидесяти, звучало впечатляюще. Но все эти разговоры проходили где-то на самом краю восприятия, почти не задевая. Плюс же был огромный – квартира была недалеко от университета, где в то время училась я, и от 30-й школы, где учился брат. Как неизбежное следствие близости к этим замечательным учебным заведениям – постоянные компании моих и его друзей, которые не переводились у нас почти ежедневно. Разница в возрасте у нас не такая уж большая, общие интересы между обеими компаниями нашлись довольно быстро, и вскоре у нас образовалась смешанная «тусовка» из моих университетских и его школьных друзей-приятелей. Пять звонков – это к нам. Звенело без конца, народ собирался, чай и кофе не переводились, разговоры, спевки и сходки. Мы с братом всегда дружили, а в ту пору – особенно. Увлекались, как и многие, музицированиями на все лады, терзали гитары, а Сережа – еще и ударную установку. Она стояла посередине комнаты и периодически с грохотом рушилась. А иногда, когда его вдруг в неурочное время разбирал творческий порыв, он прятался вместе со своими барабанами в шкаф, стоявший в нашей комнате (благо размеры позволяли), и там отводил душу на всю катушку.
Вспоминается с нежностью многое. Студенческая жизнь, наполненная массой впечатлений. Сессии, конечно. В течение семестра я, если честно признаться, не слишком изнуряла себя чрезмерными занятиями, слишком много было других дел. Особенно, конечно, не наглела, но к экзаменам все равно скапливались горы - монбланы и эвересты - материала, который надо было во что бы то ни стало одолеть. Но экзаменов я никогда не боялась, даже любила. Что-то есть в этом увлекательное, даже спортивное. Пока училась, испробовала массу самых разных, мыслимых и немыслимых, вариантов подготовки и способов сдачи любых экзаменов. Хоть пособие для студентов пиши.
Вот, например, довольно простой, но запомнившийся случай. Впереди самое неприятное, какая-то из философий. Ясное дело, первоисточники не читаны, конспектов нет. В течение пары дней приходится постигать глубины философской мысли. Вот сижу, читаю, голова уже дымится, а экзамен завтра. Где-то часам к трем-четырем ночи расплавленные мозги начинают бунтовать – ну хватит издеваться, сколько можно. Ложусь спать, предварительно проделав следующую операцию. Всю кровать равномерно укладываю томами учебников и произведениями уважаемых классиков философской мысли всех времен и народов. Потом осторожно укладываюсь сама. Классики впиваются в бока, лежать не удобно, но спать хочется. Очень надеюсь, что философия проникнет в мой организм непосредственно, минуя уставшую за день голову. Ночью снится сон. Даже и не сон, а просто видение какое-то. Вижу огромную фигуру Фридриха Энгельса. Он стоит, опираясь одной рукой о стол, стоящий перед ним. Длинная борода вьется на ветру, глаза горят. Другой рукой, сжатой в кулак, он колотит по крышке стола и громоподобным голосом , отчетливо и медленно, как сваи вбивая слова, в такт ударам кулака повторяет - К о н е ц н е м е ц к о й к л а с с и ч е с к о й ф и л о с о ф и и, к о н е ц н е м е ц к о й к л а с с и ч е с к о й ф и л о с о ф и и …
Экзамен прошел вполне благополучно, а картинка запомнилась, уж больно была живописна.
А вот как появился Сережа Л-н. Это было еще до поступления в университет. Являюсь на очередную лекцию малого биофака - по зоологии позвоночных, а преподавателя нет, то ли заболел, то ли запропастился куда. Время идет, аудитория недоуменно гудит. Тут на возвышение у доски взбирается один из студентов-старшекурсников и мужественно пытается спасти положение. Лекцией происходящее назвать трудно, но картина впечатляет. Вот как это было.
Энтузиаст-доброволец выглядел феерически и своим сказочным обликом немедленно поразил мое юное воображение. Это был высокий молодой человек с черными, как смоль длинными лохматыми волосами и с черной же бородой а ля Карл Маркс. На нем - брезентовые зеленые штаны, предназначенные, судя по их виду, скорее для прогулок по лесам и полям, чем для чтения лекций, и пожарно-красный свитер. На одной ноге – кед, на другой - полукед. От избытка энергии он не мог удержаться на месте дольше пары секунд, все время подскакивал и зачем-то подбрасывал вверх и тут же ловко ловил то ли кепку, то ли шапку, оказавшуюся у него в руках. Не переставая подпрыгивать, он принялся сообщать аудитории некие сведения о тяжелой судьбе вымерших млекопитающих и о превратностях неумолимого закона эволюции, вогнавшего их всех в могилу. Потом принялся наподобие кенгуру упруго скакать вдоль доски, изображая весьма выразительные черепа и свирепого вида челюсти, и при этом что-то не совсем внятно объяснял, неистово блестя глазами ярко-синего цвета.
- Да-а, ну и люди на биофаке – думала я, с огромным интересом следя за его пассажами, - Такого я еще не видела, надо во что бы то ни стало сюда поступить, это мне нравится.
Потом мы сталкивались на факультете, он был все так же ярок и энергичен, а еще чуть позднее познакомились. Уже говорила, что в ту пору мы с братом неустанно играли на гитаре и распевали песни. Играли для любителей неплохо, но с вокалом дело обстояло несколько хуже. И тут моя подружка Ленка, которая в силу своего характера была знакома со всеми, придумала
- Вам надо срочно познакомиться, вы играете, он поет хорошо. Заодно научите его на гитаре играть.
Сказано сделано. Мы тут же познакомились и начали наши спевки и сходки. Собирались или у нас – благо рядом с универом, либо у Сереги – не так близко, зато места много – целая квартира. Его родители уехали работать на Кубу и он остался полноправным владельцем весьма просторных апартаментов, где естественным образом не переводились многочисленные студенческие тусовки. Гостей встречал висящий над дверью плакат - Хош килипсиздэр, что означало по-казахски Добро пожаловать. (Иногда в трудную минуту С. тяжело вздыхал - хош не хош, а килипсиздэр) В центре комнаты – мотоцикл, вокруг вперемежку рапиры, маски, боксерские перчатки, на стене – коллекция холодного оружия, в общем – место интересное. Там мы и собирались. Много спето и не меньше выпито. Но это к слову. Играть С. на гитаре мы действительно общими усилиями довольно быстро научили и сейчас он нас уже далеко превзошел. А вскоре к нашему трио присоединил Кирилл - француз-филолог, заливисто певший и роскошно игравший на семиструнной гитаре. Образовался квартет. И мы бегали с гитарами, собирались и упражнялись, иногда для своих устраивали что-то вроде концертов. Это было грандиозное мероприятие, первые часа два которого мы состраивали четыре гитары, долго и упорно распевались и усаживались (совсем как у Крылова ).
- Эй вы, ансамбль балалаечников (или оркестр им. Андреева), сколько можно, - изнемогали утомленные долгим ожиданием слушатели.
В репертуаре – все подряд, на что хватало голоса и умения.
Вот, помнится, одна такая душераздирающе героическая песня на стихи Лорки под названием «Баллада о морской воде». Там были такие слова:
- Юноша с темною кровью, что в ней бурлит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой, вода морская.
Вот поем как-то, и я так прочувствованно вывожу:
- Юноша с темною кровью, что в ней бурчит не сморкая ?...
Ну мы все просто попадали со стульев от смеха.
Все, песня была загублена на корню раз и навсегда. Сколько бы мы потом ни пытались ее спеть, ничего не получалось. На подходе к злополучному участку, мы начинали заранее отворачиваться друг от друга, напрягались в неестественных позах, морщили лбы, стискивали челюсти. Но ничего не получалось. Кто-нибудь не выдерживал, вздрагивал и начинал сначала мелко потряхиваться от смеха, а потом от смеха валились все. На том попытки благополучно закончились.
А потом мы получили новую квартиру и уехали совсем в другие края. Переезжать не хотелось, хотя новая квартира была отдельной и просторной. Там начался совсем другой период жизни.
Вновь же Василеостровская «точка» объявилась через много лет.
|
